Теодора весь вечер не выпускает телефон из рук и почти не обращает внимание на то, что происходит вокруг. Лишь на уровне инстинктов улавливает атмосферу, цепляется за сокрытые масками лица, накидывая в своей голове варианты: кто из них, пьяных, больных, сумасшедших, достаточно безумен, чтобы оказаться тем, кого она разыскивает? Тео знает, что он здесь. Возможно, прямо в эту секунду рассматривает издалека ее лицо, скользит взглядом по стройным ногам, убеждаясь в том, что платье, которое сам попросил надеть и в которое она почему-то действительно надела для него (нет?), и в самом деле прекрасно сидит на обманчиво слабой фигуре. Эта мысль не пугает, нет, но будоражит, дурманит, пьянит. До дрожи в кончиках пальцев подстегивает все ее импульсы и чувства, заставляя ощущать себя как никогда живой, балансируя лишь на самой грани с опасностью и смертью. Круче, чем самый классный кайф. Круче, чем секс. Круче, чем гудящие после жесточайших тренировок на износ ноги и руки.

Теодора улыбается, читая очередной ответ. Скалит зубы в непреднамеренном удовольствии, в некотором извращенном смысле игнорируя тот факт, что разговаривает не с другом и не с любовником. В этой милой переписке ведь нет ничего доброго. Это даже не флирт. Не угрозы. Не попытка сближения. Скорее, болезненная борьба с затягивающейся на шее удавкой. Секунды "собачьего кайфа" перед самым падением в беспросветную пропасть. Когда он наконец нанесет удар из этой темноты, она станет винить себя за то, что кормила монстра? Или где-то в глубине темной души только этого и ждет, а потому и провоцирует, манипулирует, разводит на эмоции и бездумно бросает вызов, рассчитывая увидеть лицо и взглянуть в глаза? Это странное чувство уверенности в собственной правоте одновременно отторгаемое и желанное... кажется, все это сводит ее с ума прямо сейчас, а Тео все равно болезненно кривит губы, прося еще и умоляя не останавливаться. Было бы жестче просто оставить ее вот так, неудовлетворенной и злой, теряющейся в догадках, предположениях и неспособной получить свои ответы? Да, но они оба, вероятно, знали, что это - не конечная цель этой игры.

Фостер и не думает воспринимать написанное всерьез, но все равно оборачивается. Скользит взглядом по равнодушным, неадекватным лицам, обменивается с кем-то парой ничего не значащих фраз и даже соглашается на танец с каким-то не самым отвратительным и пьяным на вид парнем в костюме кровавого доктора. Ей хочется думать, что у нее все под контролем, как и всегда, но обманчивая стабильность мгновения лишь свидетельствует о том, что ловушка, в которую она сознательно шла, работает. По крайней мере ведьма уже томится в ожидании своего наказания, бесцельно блуждая взглядом вокруг и к собственному удивлению осознавая, что в эти мгновения совсем не думает о более глобальных вещах, что по обыкновению почти не покидают ее мысли - мать, отец, брат, Омен, цель, Райан. Все то, что уничтожило в ней человека и сделало монстром. Все то, что она уже потеряла, но почему-то думает, что еще имеет. Если отбросить все эти мысли, то в голове остается лишь пустота. Теодора уже мертва. Так может потому и идет прямиком к своему преследователю, потому что он заставляет ее жить и одновременно может стать шансом оборвать все это раз и навсегда, просто потому, что у нее самой никогда не достанет на это сил? Слишком горда, слишком сломана, слишком глубоко под кожу проникли заветы никогда не сдаваться и всегда выживать. Это даже не инстинкт самосохранения, нет. Лишь отголоски учения клана Фостеров, вернувшиеся в неподходящий момент бумерангом. Будет ли она бороться, когда он поднесет к ее горлу нож? Или придвинется ближе, буквально умоляя насадить ее на холодную сталь?

Почти испугалась. Но даже как-то разочарована.
Думала выпрыгнешь из темноты в светящемся костюме скелета.
22:45  

Теодора опускает подбородок на плечо своего случайного партнера просто потому, что так удобнее печатать за его спиной сообщения. Парень что-то говорит о вечеринке, ее платье и даже о том, что давно заметил ее на лекциях, и Фостер непринужденно смеется, поддерживая этот нелепый разговор. Если бы он знал ее хоть на 1% из возможного, то уже бежал бы прочь, сверкая пятками, моля Господа Бога о том, чтобы этот танец ему не аукнулся. Но Уильям Блейк ничего не знал о ведьме, и это было даже мило. Настолько, что в какой-то другой, совсем не этой жизни, у этого хорошего человечка даже мог бы быть шанс.

Знаешь, один человек как-то сказал мне, что в любой игре важна не победа.
Важно получать удовольствие от процесса. И тогда ты выиграешь при любом раскладе.
Тебе нравится наша игра?
22:45  

Ведьма отсылает новообретенного поклонника за напитками и ускользает от него, продираясь сквозь плотный поток танцующих. Останавливается, когда телефон загорается новым уведомлением, и мгновенно напрягается. По спине пробегают мурашки, как будто кто-то открыл окно и впустил в помещение морозный воздух. Чувство приближающейся угрозы нависает над Теодорой, потому что от этого вопроса разит знанием и реалистичностью, подлинным интересом и пониманием истинного порядка вещей. Он спрашивает так, словно уже не раз стоял у ее кровати. Словно был свидетелем кошмаров. Будто был их причиной. И в этой странной смеси ассоциаций и чувств Фостер на мгновение теряется, ощущая потребность выйти на воздух. Она задыхается, потому что в этот момент никто уже не играет.

Сплю, как ангел.
А что, хочешь это исправить?
22:46  

Фостер разворачивается, чтобы протиснуться к выходу во внутренний дворик, но сталкивается лицом к лицу с Томасом Нойером. Натягивает на лицо привычную маску - дежурную лучезарную улыбку - и изображает удивление. Знал бы он, как невовремя. И как бы ей хотелось сейчас исчезнуть и просто провалиться сквозь землю, лишь бы не разыгрывать этот спектакль. До стеклянной двери каких-то десять метров сквозь танцующую толпу. Но Теодора не позволяет себе бросать на нее тоскливые взгляды, и вместо этого дружелюбно поглядывает на Нойера.

- Томми, не ожидала тебя тут увидеть. Давно не видела тебя на лекциях. Как мама? - взгляд невольно цепляется за нелепый костюм парня. Шляпа с приклеенными к ней нереалистичными длинными волосами, пластиковый арбалет. Для его роста и комплекции чрезмерно короткий плащ, и аляповатый образ. Выглядит комично. Настолько, что трудно воспринимать все вместе всерьез. Но Теодора почему-то относилась к нему с каким-то странным снисхождением, охотно поддерживая редкое общение, в большей степени по делу, чем ради личных взаимоотношений, - охотник на вампиров, полагаю? И как, какую-то нечисть уже сегодня поймал? Мне стоит бояться?

Демонстрируя бутафорские клыки в угрожающей позе, Тео посмеивается, а затем касается кончиком языка одного из них, словно задумавшись над чем-то, что в ту же секунду от нее ускользнуло. Мельком глянув на экран мобильного, девушка прячет его в сумочку, после чего уже намеревается предложить Томасу пробраться к выходу, как ее настигает Билли с напитками.

Теодора весь вечер не выпускает телефон из рук и почти не обращает внимание на то, что происходит вокруг. Лишь на уровне инстинктов улавливает атмосферу, цепляется за сокрытые масками лица, накидывая в своей голове варианты: кто из них, пьяных, больных, сумасшедших, достаточно безумен, чтобы оказаться тем, кого она разыскивает? Тео знает, что он здесь. Возможно, прямо в эту секунду рассматривает издалека ее лицо, скользит взглядом по стройным ногам, убеждаясь в том, что платье, которое сам попросил надеть и в которое она почему-то действительно надела для него (нет?), и в самом деле прекрасно сидит на обманчиво слабой фигуре. Эта мысль не пугает, нет, но будоражит, дурманит, пьянит. До дрожи в кончиках пальцев подстегивает все ее импульсы и чувства, заставляя ощущать себя как никогда живой, балансируя лишь на самой грани с опасностью и смертью. Круче, чем самый классный кайф. Круче, чем секс. Круче, чем гудящие после жесточайших тренировок на износ ноги и руки.

Теодора улыбается, читая очередной ответ. Скалит зубы в непреднамеренном удовольствии, в некотором извращенном смысле игнорируя тот факт, что разговаривает не с другом и не с любовником. В этой милой переписке ведь нет ничего доброго. Это даже не флирт. Не угрозы. Не попытка сближения. Скорее, болезненная борьба с затягивающейся на шее удавкой. Секунды "собачьего кайфа" перед самым падением в беспросветную пропасть. Когда он наконец нанесет удар из этой темноты, она станет винить себя за то, что кормила монстра? Или где-то в глубине темной души только этого и ждет, а потому и провоцирует, манипулирует, разводит на эмоции и бездумно бросает вызов, рассчитывая увидеть лицо и взглянуть в глаза? Это странное чувство уверенности в собственной правоте одновременно отторгаемое и желанное... кажется, все это сводит ее с ума прямо сейчас, а Тео все равно болезненно кривит губы, прося еще и умоляя не останавливаться. Было бы жестче просто оставить ее вот так, неудовлетворенной и злой, теряющейся в догадках, предположениях и неспособной получить свои ответы? Да, но они оба, вероятно, знали, что это - не конечная цель этой игры.

Фостер и не думает воспринимать написанное всерьез, но все равно оборачивается. Скользит взглядом по равнодушным, неадекватным лицам, обменивается с кем-то парой ничего не значащих фраз и даже соглашается на танец с каким-то не самым отвратительным и пьяным на вид парнем в костюме кровавого доктора. Ей хочется думать, что у нее все под контролем, как и всегда, но обманчивая стабильность мгновения лишь свидетельствует о том, что ловушка, в которую она сознательно шла, работает. По крайней мере ведьма уже томится в ожидании своего наказания, бесцельно блуждая взглядом вокруг и к собственному удивлению осознавая, что в эти мгновения совсем не думает о более глобальных вещах, что по обыкновению почти не покидают ее мысли - мать, отец, брат, Омен, цель, Райан. Все то, что уничтожило в ней человека и сделало монстром. Все то, что она уже потеряла, но почему-то думает, что еще имеет. Если отбросить все эти мысли, то в голове остается лишь пустота. Теодора уже мертва. Так может потому и идет прямиком к своему преследователю, потому что он заставляет ее жить и одновременно может стать шансом оборвать все это раз и навсегда, просто потому, что у нее самой никогда не достанет на это сил? Слишком горда, слишком сломана, слишком глубоко под кожу проникли заветы никогда не сдаваться и всегда выживать. Это даже не инстинкт самосохранения, нет. Лишь отголоски учения клана Фостеров, вернувшиеся в неподходящий момент бумерангом. Будет ли она бороться, когда он поднесет к ее горлу нож? Или придвинется ближе, буквально умоляя насадить ее на холодную сталь?

Почти испугалась. Но даже как-то разочарована.
Думала выпрыгнешь из темноты в светящемся костюме скелета.
22:45  

Теодора опускает подбородок на плечо своего случайного партнера просто потому, что так удобнее печатать за его спиной сообщения. Парень что-то говорит о вечеринке, ее платье и даже о том, что давно заметил ее на лекциях, и Фостер непринужденно смеется, поддерживая этот нелепый разговор. Если бы он знал ее хоть на 1% из возможного, то уже бежал бы прочь, сверкая пятками, моля Господа Бога о том, чтобы этот танец ему не аукнулся. Но Уильям Блейк ничего не знал о ведьме, и это было даже мило. Настолько, что в какой-то другой, совсем не этой жизни, у этого хорошего человечка даже мог бы быть шанс.

Знаешь, один человек как-то сказал мне, что в любой игре важна не победа.
Важно получать удовольствие от процесса. И тогда ты выиграешь при любом раскладе.
Тебе нравится наша игра?
22:45  

Ведьма отсылает новообретенного поклонника за напитками и ускользает от него, продираясь сквозь плотный поток танцующих. Останавливается, когда телефон загорается новым уведомлением, и мгновенно напрягается. По спине пробегают мурашки, как будто кто-то открыл окно и впустил в помещение морозный воздух. Чувство приближающейся угрозы нависает над Теодорой, потому что от этого вопроса разит знанием и реалистичностью, подлинным интересом и пониманием истинного порядка вещей. Он спрашивает так, словно уже не раз стоял у ее кровати. Словно был свидетелем кошмаров. Будто был их причиной. И в этой странной смеси ассоциаций и чувств Фостер на мгновение теряется, ощущая потребность выйти на воздух. Она задыхается, потому что в этот момент никто уже не играет.

Сплю, как ангел.
А что, хочешь это исправить?
22:46  

Фостер разворачивается, чтобы протиснуться к выходу во внутренний дворик, но сталкивается лицом к лицу с Томасом Нойером. Натягивает на лицо привычную маску - дежурную лучезарную улыбку - и изображает удивление. Знал бы он, как невовремя. И как бы ей хотелось сейчас исчезнуть и просто провалиться сквозь землю, лишь бы не разыгрывать этот спектакль. До стеклянной двери каких-то десять метров сквозь танцующую толпу. Но Теодора не позволяет себе бросать на нее тоскливые взгляды, и вместо этого дружелюбно поглядывает на Нойера.

- Томми, не ожидала тебя тут увидеть. Давно не видела тебя на лекциях. Как мама? - взгляд невольно цепляется за нелепый костюм парня. Шляпа с приклеенными к ней нереалистичными длинными волосами, пластиковый арбалет. Для его роста и комплекции чрезмерно короткий плащ, и аляповатый образ. Выглядит комично. Настолько, что трудно воспринимать все вместе всерьез. Но Теодора почему-то относилась к нему с каким-то странным снисхождением, охотно поддерживая редкое общение, в большей степени по делу, чем ради личных взаимоотношений, - охотник на вампиров, полагаю? И как, какую-то нечисть уже сегодня поймал? Мне стоит бояться?

Демонстрируя бутафорские клыки в угрожающей позе, Тео посмеивается, а затем касается кончиком языка одного из них, словно задумавшись над чем-то, что в ту же секунду от нее ускользнуло. Мельком глянув на экран мобильного, девушка прячет его в сумочку, после чего уже намеревается предложить Томасу пробраться к выходу, как ее настигает Билли с напитками.

Как там было? Ночь, улица, фонарь, аптека. Это она ещё до бесповоротной американизации своей личности успела выучить. Проклятый Серебряный век, который она даже про себя произносит с большой буквы. Проклятые суицидники, которые и положили начало этой глубоко искорёженной традиции ставить места обитания медиков поближе к мостам и рекам.

Было вообще не так. Было ровно-таки наоборот.

Во-первых, тогда на улице стоял день. Красочный и покрытый маревом июньского солнца. Поэтому вторжение в него старого знакомого бедоносца, который таковым был даже не по сути общения, а по долгу службы, Анжела восприняла в штыки. Ответила, правда, вежливо и внимательно, пусть и вздыхала вдвое пуще прежнего. Ментам нельзя отказывать. Особенно если менты стараются делать свою работу.

Итак, во-вторых. Вторжение произошло сразу в её дом, потому что живёт Холт в получасе езды от её уютного рая с садиком. Отвратительно. Кому вообще позволительно решать, как быстро другие люди смогут в случае чего оказаться на твоём пороге? Анжела как-то пробовала играть в какую-то популярную видеоигру про семьи и домики, и там отселила от своего особняка абсолютно всех соседей.

Кроме какого-то смешного мужика по имени Карл.

Холт не был смешным мужиком. Он просит снова поработать профайлером. На этот раз - в загадочной чернухе с налётом религиозных мотивов. Даже файлы сразу привёз, хотя знает, что по закону нельзя. Анжелина поперхнулась своим всё ещё солнечным настроением, медленно отпила кофе и взяла паузу на подумать прямо там.

Ночь, улица, фонарь, аптека. День, дом, пекло, полиция. Тьфу. Как говорил её знакомый преподаватель литературы: "Ёбаный Блок". Он умудрялся быть прав даже тогда, когда никаких особых сложных мыслей не издавал.

Может быть, хоть суицидники совпали?

Нет. Про себя Анжела называет такие ситуации "крошилово".

Ментам нельзя отказывать.

***

Кстати, на фото - совсем не "крошилово". Глубоко ритуальное нечто, отрисованное в жизни словно с какой-то уродливой техничной картины, смотрело на неё прямо с фотографий. Дышать стало тяжело. На раз, на два, задержала на три, выдох на четыре...И раз, и два...Практически как танго. Тоже ходишь по квадратам.

Анжела даёт себе прочувствовать весь спектр эмоций, который вызывают у неё эти чудовищные и вместе с тем глубоко поэтичные (ёбаный Блок) кадры. Анжела смотрит. Отводит взгляд, отпивает кофе, цепляется взглядом за деталь. Грудь, исполосованная словно самым мифическим зверем (никак нет), из которой по телу стекает, словно следуя намеченному художником маршруту, кровь. Она ползёт вниз вплоть до момента, когда срывается с тела в стеклянную чашу у ног жертвы.

Импровизированный алтарь. Старый деревянный журнальный столик с накинутой на него чёрной тканью. Семь свечей разного размера - насмешка над иудаизмом, где высота действительно имеет сакральнейшее из значений. Распятие на стене, но главного гостя не видно. Зато видно вырезку из журнала. Сердце замирает. Темы закольцовывают друг друга.

Ну конечно. Обнаженная безглазая женщина.

Насмешка уже лично над ней.

It has become sexual.

She hated it immediately.

***

Вечер. Улица. Фонарь. Апт...kinda аптека? Для души и сердца?

У Анжела были сложные отношения с религией, потому что верить, будучи фольклором, было смешно и странно, и в большинство дней артефакты божественности вызывали у неё и вопросы, и желание отмахнуться, и странное оцепенение. Будто было в этом что-то умиротворительное - в вере. Даже если эта вера никогда не может тебя грамотно осмыслить.

Вернёмся в настоящее. Сейчас мисс Нун стоит у дубовой двери церкви с всё той же крайне нелегальной и при этом абсолютно необходимой папкой с доказательствами, что не всё в этом мире так гладко.

Она делает долгую паузу перед тем, как переступить порог, но стоит это сделать - и ноги сами двигаются в уверенном ритме. Мягкая юбка-карандаш с клетчатым принтом, вязаная своими руками объёмная кофта, бежевые туфли классического дизайна на толстом низком каблуке. Всё это выдаёт в ней неожиданную прихожанку, и только странная папка в огромной сумке (спасибо Биркин) выдаёт лёгкий накал загадки.

- Отче, - она сразу фиксируется на мужчине в соответствующей униформе, испытывая странный дискомфорт от нахождения в месте, которое её не слишком-то и приветствовало. Обоняние улавливает тонкий запах сигарет. Отлично, тот самый человек, что нужен, - Давайте сразу в будку, у меня большой грех.*

У Анжелины получается на секунду стать настолько вежливой и доброй, что фраза звучит нисколько не насмешливо. Напротив, это приглашение приступить к работе.

А чем исповедь не сессия?

*

Let's start with a confessional, I have a bigger sin to fry.

— эй, отдай! — шутливо оскаливается лютер, когда банка с кислым, успевшим нагреться энергетиком, оказывается в руках уилла, — c'mon, babybat!...

   лютер выразительно клацает клыками перед самым лицом бирса, пока тот картинно морщится, точно в банке плескалась крысиная отрава, а не кофеино-тауриновое пойло, ящик которого лютер уже практически уничтожил за последние дни. а что? второй раз сердце у него не встанет, не надо иметь ученую степень по кардиологии чтобы понимать, что организм вампира способен переварить без последствий и эту мерзость, и литры алкоголя, и даже те полкило мефа, что люц употребил за пару месяцев между концертами. а открывая энергетик в присутствии августа, стоит быть готовым к тому, что ты теряешь на него право собственности и он уже принадлежит упырю, который правдой или неправдой, отожмёт как минимум половину банки. благо бирса старый добрый монстр энерджи интересует слабо, а ангела и шторма и подавно.

   уилл возвращается к гитаре, пытаясь высечь из струн что-то приличное, получше задроченного до тошноты "smoke on the water". август пытается отвлечься на шум дождя снаружи, барабанящий по крыше автобуса. откуда-то снаружи раздаётся отборная каркающая ругань шторма, вызвавшегося поковыряться во внутренностях чёртовой колымаги, когда та встала посреди трассы и испустила дух, как хромая, косая кобыла, которую давно пора пустить на колбасу. если и было в планах позже собрать из снятых на телефон видео полноценный роадмуви для блога группы, то сейчас это всё больше напоминает некачественную порнуху. такой же поток мутных жидкостей и припадочного дёрганья без особого смысла.

   вообще-то август был против. не против автобуса, а против миссури в принципе. люц всё ещё считает, что они не достигли уровня крупных площадок. что их музыка годится только для прокуренных клубов средней паршивости с паленым пойлом и загаженными столами, где в туалете либо ебутся, либо нюхают всякую дрянь, либо всё и сразу, а копы стабильно пару раз в неделю укладывают присутствующих носом в пол и заставляют выворачивать карманы. но ребята практически выдвинули ему ультиматум, что если лютер хочет завывать свой заунывный мрачняк про "смерть — существо" со сцены в очередном баре в рино, то пусть делает это без них. денвер набил всем оскомину, их знает каждая паршивая блохастая собака, а музыкальная карьера сама себя не сделает. они топчутся на месте, как слепые котята, которых бросила мать. собирать стадионы август был готов только на словах и вот сейчас ребята дали ему увесистого пинка вверх по их карьерной лестнице, обозначив, что даже если август птица не летающая, то с ними точно придётся взять и полететь.

   август достаёт из кармана рваных — других у него попросту нет — джинсов телефон, тянется нажать иконку инсты, обновить ленту, но связи по прежнему нет. упырь капризно клёкочет, выразительно и громко, заставив уилла на миг отвлечься от гитары и метнуть в люца полный недовольства взгляд. хотя бы у них осталось по пакету крови в сумке-холодильнике. шторм хрен позволит слить с себя и полстакана, а уж тронуть своего любимого ангелочка тем более, за такие предложения можно и клыков не досчитаться. но ситуация накаляется, а у него даже белой запрещенки в зиплоке, помогающей расслабиться, с собой нет. ни грамма. чревато нарваться на копов на границе штата, да и объебанным вхлам его на сцену ребята не выпустят, чтобы август опять не опозорился сам и не опозорил нексус в музыкальном сообществе. ангел вечно ноет, что они хуево работают над своей репутацией и публичным образом. уилл громко взвизгивает, август тут же ловит запах крови от его порезанного пальца, и бирс тут же скрывается на улице, отшвырнув от себя не желающую идти на компромисс гитару.

   — scheisse... — лютер закатывает глаза так глубоко, как только возможно, — заебали. ненавижу блять этот сраный канзас.

   до сегодняшнего дня он тут не был ни разу, но уже его ненавидит. сбоку завозился адриан, лютер поворачивается в его сторону, наблюдая как харди сонно хмурится и разминает шею, пытаясь одуплиться и понять на каком он свете. брякнувшись рядом, ангел кладёт голову ему на плечо. август приобнимает парня и склоняется к нему в ответ.

    — не знаю, — вздыхает упырь, — наверное стоит всем отдохнуть и успокоиться. а то мы не досчитаемся водителя. ну или уилл со штормом опять поколотят друг друга и... и автобус всё равно не поедет. гостишку надо поискать. только связи нихуя нет.

   а в такой дождь поход вдоль дороги до ближайшего островка цивилизации значит для него примерно тоже самое, как поход в джунгли, где не ступала нога приличного человека. избалованный комфортом август уже представляет промокшие насквозь кроссовки, вымокшие волосы и заливающиеся за шиворот косые струи холодного дождя. простуда, конечно, из них четвертых грозит разве что адриану.

   — ебал я в рот такой поход, — констатирует вампир, — только вариантов у нас всё равно нет.

Ранние годы Дерека Райдера прошли в суровых условиях охотничьего клана. С первых дней жизни его готовили к роли охотника на монстров. Родители, потомственные охотники, не жалели ни сил, ни времени на его обучение. Каждый день начинался с изнурительных тренировок, где малейшая ошибка каралась жестоким наказанием.

Воспитание было построено на принципах жёсткой дисциплины и полного подчинения. Дерека учили, что слабость — это порок, а эмоции лишь мешают в бою. Его руки постоянно были в царапинах от ежевики, которой родители часто наказывали непослушного ребёнка.

Первые успехи в охоте пришли к Дереку довольно рано. Уже в подростковом возрасте он демонстрировал выдающиеся способности в обращении с оружием и магическими практиками. Его обучали искусству боя, следопытству и знанию слабых мест различных монстров.

Магический дар раскрылся неожиданно. Родители, увидев потенциал сына, направили все усилия на развитие его способностей. Дерек быстро освоил боевую магию и научился создавать защитные барьеры.

Тяжёлый груз ответственности давил на плечи молодого мага. Родители требовали всё больше жертв, заставляя охотиться без устали. Дерек стал холодным и расчётливым, пытаясь искоренить в себе любые проявления слабости.

Поворотный момент наступил, когда Дерек решил изменить свою жизнь. Устав от бесконечной охоты, он устроился работать в пожарную часть, надеясь найти там покой и отвлечься от семейного дела.

Судьба преподнесла ему неожиданный подарок в лице Лиама — молодого пожарного, чья жизнерадостность и открытость поразили Дерека. Лиам оказался оборотнем-ирбисом, что только усложнило ситуацию, ведь семья Райдера веками враждовала с кланом оборотней.

Противоречивые чувства охватили Дерека. Впервые за долгие годы он начал улыбаться искренне, а не для вида. Общение с Лиамом пробудило в нём давно забытые эмоции, но родители были категорически против их общения.

Внутренний конфликт разрывает Дерека на части. С одной стороны — долг перед семьёй и многовековые традиции, с другой — искреннее чувство к Лиаму и желание жить по-своему. Его магический потенциал продолжает расти, но теперь он учится не только разрушать, но и защищать.

Главная цель Дерека сейчас — найти баланс между воспитанием и собственными чувствами. Он понимает, что должен принять себя таким, какой он есть, со всеми своими противоречиями и эмоциями.

В городских джунглях Лиаму не хватало ощущения свободы. Что-то постоянно на него давило... стены его квартиры, узкие переулки, широкие улицы с набитыми по тротуарам людьми. И сложно сказать, в чем была суть проблемы, — в самом Кинкейде или в его звериной сущности, а может в воспитании. Ответы на этот вопрос он не искал, просто свыкся, периодами выбирай подальше от людей, семьи и себя самого, работы и охоты на монстров, а после возвращался обратно с новыми силами и все такими же туповатыми шуточками.
— Только давай быстрее, я буду у входа в парк, телефон дома оставлю. - Лиам крутит телефон в руке, а после швыряет его на диван, убедившись, что Эрван получил его голосовуху. Этим утром они договорились выйти на небольшую пробежку, забуриться подальше в парк возможно устроить небольшой спарринг или что-то в этом роде. В их работе к труду и обороне нужно быть готовым 24/7 и речь идет не о пожарной части. Огня Кинкейд не боялся, ведь он всегда одинаковый... горит, дымит и обжигает, но вот монстры. Эти твари не были столь одинаковыми и понятными, и иногда приходилось ловить или убивать очередную поедающую людей тварь, буквально опираясь на то, что видишь и слышишь. А потом приходит осознание, что та самая тварь умеет плеваться кислотой, летать и не умирать от выстрела в голову. И самое противное даже не это, а то, что ты прикупив себе новенькое ружье, складываешь его на полку после первой же вылазки, — все равно бесполезное.

До парка он добрался достаточно быстро. Ранним утром улицы города были почти пустыми и даже сердобольные бабушки, которые тащили за собой пакеты, что весят больше, чем они сами, не отняли много времени, хотя оборотень переводил каждую через дорогу, подносил пакеты к такси или остановкам. И какой черт их несет в такую рань в свои круглосуточные магазины. И как круто тот же Таргет наваривается на их пенсии. Или у них нет пенсии? Не суть, Лиаму она точно не светит с его замедленным старением пенсия будет после трехсот. И без индексирования....
— Вот скажи мне... я похож на парня рубаху? Почему все бабушки этого города ждут меня на пешеходных переходах. - Кинкейд не оборачивается. Запах брата ударил в нос еще до того, как тот подошел к парку.
— И меня угостили конфетками. — Протянув руку Эрвану для рукопожатия, оборотень отступает на пару шагов назад, кидая старшему шоколадный батончик. Двигаясь легкой трусцой, братья уходили вглубь парка, подальше от народа и лишних глаз. Лиаму хотелось сбросить пар, размять кости и разогреть мышцы. Для этого нужна была физическая нагрузка, достаточно большая, чтобы тело отозвалось усталостью. В режиме горожанина он мог бегать сутками напролет.
— Ты был у Евы? У меня заканчиваются деньги, надо что-то поймать и продать. — Неоспоримый плюс охоты на чудовищ, — деньги, которые платят за их трупы. Та же Ева, ведьма, которой было с руки сотрудничать с оборотнями, могла приплатить полугодовую зарплату пожарника. и Лиам успешно сливает эти деньги в унитаз, покупками новых мобильников, которые теряются/разбиваются в первую же рабочую смену или на очередную дорогущую игру для своей PlayStation. Ну и в машину по мелочи... диски и колодки за пару тысяч долларов.

— Давай так, обгонишь меня, я оплачу клининг в твоей провонявшейся потом и одиночеством квартире. Выиграю я, с тебя новые диски на мою машину. — Оборотень поднял голову, прислушиваясь. Вокруг ни души, даже звуки моторов стихли под шелестом листвы. И Лиам уже приготовился стартовать, ожидая команды от Эрвана. Но, сразу после нее ему ставят подножку и Кинкейд еле успевает выставить руки, чтобы не почесать себе лицо об землю.
— Ля ты крыса. - Ожидаемый подарок от брата, но Лиам каждый раз велся и каждый раз ему приходилось догонять Эрвана. Он так и поступил, стартанул с места, но уже спустя секунды пробежки остановился, поворачивая голову в сторону знакомого голоса.
— Ты глянь... у босса бой с тенью. - Лиам склоняет голову вбок, наблюдая за начальницей пожарной части издали. Как удачно они столкнулись. Вокруг никого, Лиам и Эрван вместе и Василиса, которая точно не была человеком. Помня правило монстров, — за милой внешностью может скрываться настоящее чудовище.
— Погнали, она одна, нас двое... мы уже сколько лет за ней наблюдаем. Вдруг она людоед какой? - Пускай запах крови и смерти от нее он не чувствовал, но подобных Васе еще не встречал. Банальный интерес взыграл еще при первой встрече и Кинкейд, игнорируя старшего братца, двинулся в сторону начальницы. Замере за ее спиной и получив за это плечом в грудину, Лиам сощурил глаза. Она тяжелее обычного человека... как бы странно это не звучало. Хрупкие и не очень девушки с ростом в 160 см е смогли бы заставить Кинкейда отшатнуться, даже от неожиданности.

— Привет босс, одна тут гуляешь? - На людях и при исполнении он еще обращался к старшим по званию на «вы», чтобы не нарушать субординацию. В остальное же время и не на работе Лиам подобным не страдал. Посмотрел на перекошенное лицо Эрвана, Кинкейд младший улыбнулся во все тридцать два зуба. Кому, как не старшему знать, какие тупые идеи могут крутиться в голове оборотня и какие из них могут воплотиться в реальность.
— В общем и целом, не буду ходить вокруг да около... спрошу прямо. Кто ты такая? - Он все так же мило улыбался, а в глазах играли черти. Чувство азарта накрыло с головой, но кто будет отвечать прям на столь абстрактный вопрос.
— Ладно, ладно... давай так, я или... Эрван... хотя нет, лучше я. Старшенький слишком скромный. — Лиам начал стягивать с себя спортивную футболку и шорты. Со стороны выглядело так, что оборотень решил посвятить начальство в одно из своих изощренных хобби. Начальница же... должна знать о своих сотрудниках все. Даже если один из них тот самый мужик, который выпрыгивает их кустов перед женщинами в носках и плаще. Вот и сейчас, Кинкейд разделся до гола, швырнув одежду старшему в лицо, потянулся и сделал пару шагов назад, блистая в костюме Адама.
— Сейчас будет фо... - Фразу он так и не заканчивает, обращаясь барсом прямо на глазах у Василисы. Два огромных кошачьих глаза уставились прямо на женщину, когда как сам Лиам просто сел рядом с Эрваном. Длинный хвост постукивал плечо старшего Кинкейда, потом голову, потом вообще полез в лицо.
Если вдруг что, я ее просто перекушу...

В образе кота ни Лиам, ни Эрван говорить не умели, зато прекрасно общались телепатически. Фишечка оборотней.
И этот запах стал еще сильнее... как будто кто-то грядки отстойной водой поливает. Ну не в смысле отстойной... ты понял короче. Будто только-только прошел дождь.

Её соседи думали, что она молоденькая девочка, дочь вечно командировочных, которых за несколько лет и в глаза-то никто не видел.
Так и ничего, главное девочка хорошая, не шумит, парней не водит — этот странный не в счёт; вечеринок и гулянок не устраивает.
Иногда показывает в лифте открытки от мамы.

Гамаюн впервые притворялась кем-то, настолько юным, ей даже пришлось омолодить лицо.
А родителей Ольги Олеговны Хмельницкой, разумеется, не существовало.
Удобно, когда способность менять обличье даёт возможность регулирования возраста, на который ты выглядишь.

Она последний раз вещала в Москве. Как сейчас помнит. Сидела на шпиле Кремля, глядя как тихий молочный рассвет обнимает землю, стелется где-то внизу. Голуби держались поодаль, знали, что она не воробей какой-нибудь. Рассвет только робко занимался. До этого она видела на набережной прогуливающиеся парочки.
Ввысь и в стороны разнеслась печальная трель. Может быть, какой-нибудь композитор случайно услышит обрывки и положит мелодию в основу знаменитого произведения.
Было 22 июня 1941 года.

Многие пытались не только польстить вещей птице Гамаюн, не только забросать её дарами и обещаниями. Многие пытались найти её и убить, чтобы больше никогда не пела о плохом, не видела плохого,  не знала и не предсказывала.

Иногда она и сама начинала верить в то, что всё дело именно в ней. Вот только...согласно легендам, у птицы Гамаюн нет ни крыльев, ни ног, однако, она чудесным образом летает всю свою жизнь, а на землю опускается только мертвой.

Легенды, как и положено всяким легендам, приврали — были у неё и ноги, и крылья. А вот с возможностью так уж просто умереть, действительно, сложно.

Поступив в этом зимнем двубережном городе на медицинское направление, Ольга ни на что не надеялась, просто хотела подглядеть за чужой юностью, побыть в чужой стае, да узнать что-то новое. Знания её были велики, характер её был труден, нрав закален веками, непросто притворяться обычной студенткой новорождённой страны. Такой же растерянной и иногда беззаботной, как все остальные.
Перед Вадимом, правда, можно было меньше притворяться.
И, самое интересное, для Лены не нужно было притворяться, вообще. Это было в новинку.

Сколько Гамаюн себя помнила, она всегда была частью троицы и сейчас возвращение этого чувства... необычно. Чувства дружбы, почти семьи. С Леной иначе нельзя. Никто не был чужд Лене и безразличен.

— Вот что, ты не крестоносцы на Чудском озере, чтобы так говорить.

Ольга скрестила руки на груди, неодобрительно замечая отсутствие шапки и снег, путающийся, блестящий и таящий в волосах взъерошенного Вадима.
Света в небольшой прихожей было немного, кивнув идти следом, Ольга привела на кухню, ультимативным жестом посадив перед кружкой дешёвого кофе и указав на неё ещл раз, для непонятливых. Всё в этом интерьере было такое крошечное, постсоветское. Как у всех.
Желтоватый свет от лампочек Ильича на кухне, такой же, как везде в этой квартирке.

На хозяйке был чёрно-белый сарафан в полоску, а под ним тёплые колготки и ещё шерстяные носки. Плечи кутала белая вязаная шаль — от окон дует, прохладно, хоть чугунные батареи и стараются вовсю.

Тоже взяв себе кружку, от которой вверх поднимался парок, Ольга сделала глоток, склонила голову набок и цыкнула языком.

— Мой план такой — мы с тобой, дорогой, обходим все комиссионные магазины и иже с ним. Будем искать антикварные или коллекционные книги по медицине, за бесценок. Нам нужен алмаз среди них, ясно? Это раз. Только попробуй вякнуть, что книга не лучший подарок и я выкину тебя в окно. Ленок только представит в каких ты очередях стоял и сколько блошиных рынков обошёл, в такую погоду, высунув язык на плечо — сразу растает. Дальше. Поищем любимый шоколад. И поздравительную открытку тоже сам будешь делать, вот этими вот точными золотыми руками. Возможно, при помощи скальпеля. Вводные услк, или есть вопросы?